Камамбер и вино

Очень медленно проходил март. Начался быстро, рванул с места, а потом вдруг сдулся, завис, и пару раз откатил назад, вплоть до метели. Все жилы вытянул. Первый-апрель пришёл, но никто и не думает шутить; не до шуток: ветер бросает вот это вот в физиономию, как оно там называется? Дождь со снегом? Мелкий град? Заледеневшая неизбывность?

В сквере Тютчева сидит на лавочке то ли сумасшедший, то ли хипстер, курит пахитоску, по-детски тщательно оттопыривая губы. Заглядывает прохожим в глаза, но бесполезно, все смотрят в асфальт и бегут на свет, в «Мясоесть». Суббота, вечер, все дела. И я на свет, потому что вдруг остро захотелось вегетарианского бургера: минуту назад ещё не хотелось, и не думалось даже, и вдруг прямо на светофоре как засосало под ложечкой, уй-юй-юй-юй-юй...

…То ли субботний вечер, то ли первое апреля всё ж таки выстрелило, но в «Мясоесть» как-то докризисно, досанкционно. Сдержано-модные посетители не торопясь листают меню, сдержанно-брутальные официанты, всё сплошь татуированные бородатые бродяги, сдержанно-дружелюбно принимают заказы. Горячий бургер остаётся неукушенным: в соседнем зале кто-то в больших очках пробегает пальцами по клавишам: «…Just an old sweet song Keeps Georgia on my mind …» Не Рэй Чарльз, конечно, ну так мы и не в Джорджии, а в Европе, как бы некоторым не было обидно.

Бургер зовёт тонким чесночным запахом, но мимо вот уже в третий раз пробегают, неся в забитой до синевы руке доску с нарезанным камамбером. Сегодня что, сырный день? А мужики-то не знают…
- Это презент!.. - кричат в проигрыше на ухо.
- Other arms reach out to me, Other eyes smile tenderly, - грустит певец.
- К каждой бутылке вина! – демонстрируют бутылку вина в другой руке, - Жуковский!
- I said Georgia, Ooh Georgia, no peace I find , - почти плачет очкастый.
- А к бургеру? – уточняю с надеждой.
- А к бургеру – нет.

И убегает. Я тоже почти плачу. Я непьющий.

Но бургер весьма утешителен.

Ба, да сегодня же первое апреля! В смысле, день дурака. Вот уже лет пять каждое первое апреля я собираюсь разыграть оператора Горохова; позвонить часа в три ночи, сказать голосом вдупель пьяного человека:
- Ппсик… Пупсик! Пупсичек! Выручай! Я тут тово… в сопли…
- Ха! – закричит на том конце провода Горохов и пнёт спящую жену, - Ха! Прикинь? Крёстный твой в сопли? Лыка не вяжет! Ты где нажрался, дурик?
- Ппупсоид… долго рассказывать… нельзя было отказаться… серьёзные люди… Увези меня отсюдова, а? Я в «Баку», на стоянке сижу, возле забора. Денег ноль.

Горохов, конечно, ещё поржёт минут пять, потом вскочит в машину и минут через пятнадцать перезвонит: "Ну где ты, лепёха? Я уже возле «Баку»! И тут я отвечу ему совершенно трезвым голосом: "Серёня! Ты всё-таки такой наивный…"
Круто придумал, да?

…Но наступает первое апреля и Горохова делается страшно жалко. Всё ж таки я незлой человек. Так, наверное, и не разыграю никогда.
…Да и фиг с ним, с презентом. Хоть и остро захотелось, как вот давеча бургера. Завтра пойду, и куплю себе две коробки камамберу.

Нет, три, жена одну точно отнимет. И почему завтра? Сегодня пойду.

Сумасшедший хипстер всё ещё сидит в темноте, на ветру, и пахитоска при нём.
- Зёма, - хочу сказать я ему, обсыпанному белой колючей дрянью, - ступай на свет, купи бутылку вина и будет тебе презент, бри, камамбер и полная европа. А тут почки застудишь.

Но прохожу молча. Мало ли. Может, он влюблённый. Или, может, весну встречает. А меня жена встречает; поди, сердцем чует, что иду не с пустыми руками.
… Где, вы говорите, его продают?..